Мы молча смотрели друг на друга — я и море. Море северное и потому не синее, а голубовато-стальное широко раскинулось до самого горизонта и здесь, у берега, распахивало глазницы набегающих волн, отороченные седыми бровями пены. Море было огромным, и потому волны эти, накатывающиеся одна за другой на скалистый берег, и даже жестокие штормы, вздымающие где-то там, за горизонтом, настоящие водяные горы, для него не более чем едва заметная дрожь, пробегающая по коже.
А кроме этой кожи — тонкой поверхностной пленки, называемой ней-сталью, — которую только и может обычно наблюдать человек, будь то с берега или с борта судна, тянется вниз могучая толща воды, сначала пронизанная солнечными лучами, затем все более сумрачная и, наконец, беспросветно-темная, тянущаяся так еще сотни метров до нижней «кожи» — бентали, отделяющей море от дна, на котором в спрессованных слоями скелетах погибших организмов «записана» вся его история.
И толща эта живет! Помимо сложной системы «кровообращения» в виде поверхностных и глубинных течений, а также подъемов и опусканий вод, в которой для Баренцева моря роль главной «аорты» играет Гольфстрим, несущий в Арктику свои теплые воды через весь Атлантический океан, морская вода от поверхности до дна кишит живыми существами, от гигантских китообразных, ставших столь редкими в наши дни, вплоть до мельчайших бактерий и водорослей. И вся эта разнообразная жизнь складывается в единую систему, где существование каждого вида зависит как от других видов, так и от состояния воды, ее температуры, солености и растворенных в ней химических веществ.
Вот она-то, гигантская система, называемая экосистемой, живая и воспроизводящая самое себя, и есть море. То море, которое смотрело сейчас на меня своими бездонными глазами, в чьей таинственной глубине угадывались и косяки рыб, и беспорядочные на первый взгляд скачки небольших (всего несколько миллиметров) веслоногих рачков калянусов, относящихся к зоопланктону, и безудержное по весне размножение одноклеточных водорослей (фитопланктона), так называемое цветение.
Но если море смотрело совершенно безразлично, не осознавая моего присутствия, то для меня присутствие моря было вполне зримым, но трудно было осознать другое — его огромность и вместе с тем целостность, как трудно бактерии воспринять человека целиком, а не как несколько клеточек эпителия, с которыми она непосредственно взаимодействует.
А осознать было надо! Мне же хотелось понять, больное оно или здоровое, а чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего суметь увидеть своего «пациента». Ведь любой врач начинает с осмотра больного и лишь потом принимается перебирать листочки анализов, смотреть на просвет рентгеновские снимки или вглядываться в судорожные росчерки электрокардиограмм. Но врач может увидеть пациента, мне же мешала разница в масштабах. Подобно бактерии, я видел лишь крошечный участок «кожи». И, пытаясь разглядеть за этим даже не деревом, а ничтожной травинкой огромный лес, я все смотрел и смотрел в глазницы набегающих волн.